Различные миры моей души. Том 1. Сборник повестей - Карина Василь

Пилат велел страже привести Иисуса к себе и позвать писца.

Когда двери за Иисусом закрылись, отгородив его от возмущённых священников и толпы, Пилат как будто забыл о нём. Он медленно прохаживался по залу, думая о своём. Надменные первосвященники не захотели пройти в дом, где находился он, язычник. Сейчас наверняка они побежали совершать омовения, так как их ноги коснулись нечистого места. Проклятые гордецы. Их Бог столько раз их наказывал, а они всё равно считают себя превыше всех остальных людей. Пилат не знал священных текстов, но, живя в Иудее, ему приходилось вопреки своему безразличию вникать в сказания и мифы народа, которым он управлял. Хотя, знал он обычаи или не знал, иудеи всё равно бунтовали, на какие бы уступки по повелению кесаря он ни шёл.

Вдруг он остановился прямо перед Иисусом.

– Так значит это ты царь Иудейский? – спросил он, пытливо глядя ему в глаза.

Иисус промолчал, не отводя глаз.

– Ты Иудейский царь? – снова спросил Пилат после недолгого молчания.

– Это ты сам решил или тебе кто-то сказал? – спросил в ответ Иисус.

Удивлённый его смелостью, Пилат приподнял брови.

– Тебя привели ко мне твои соплеменники. Они требуют от меня решения казнить тебя. Я тебя спрашиваю, за что я должен тебя казнить? В чём твоя вина?

– Моя вина в том, что я не сумел помочь открыть людям сердце Богу. Что вместо восстания и войны с Римом я призывал к любви ко всем людям. Со времён наших прародителей Авраама, Соломона, Давида прошло столько времени, что вера в Бога единого стала верой в исполнение обрядов перед Его лицом. Сама вера ушла. Остались только здание Храма, сикли, храмовые жертвы и первосвященники, цитирующие Слово Божье, забыв его смысл. От того Рим и смог завоевать Иудею, принудить народ израильский платить себе дань. От того иудеи и хотят выбраться из-под власти Рима. Все забыли смысл, оставив только мертвые слова и тексты. Ты спрашиваешь, царь ли я? Но мое царство не здесь. Оно от Бога. Если бы моё царство было земным, никто меня бы не предал и не привёл бы к тебе – я бы мог запугать, завлечь, купить своих врагов. Более того, на руках моих соплеменников я вошёл бы в твою преторию и именем иудейских предков лишил тебя и кесаря власти над Иудеей. Я же пришёл в этот мир говорить людям истину, заставить их открыть ей свои души и сердца.

– Что же, по-твоему, истина?

– Истина одна. Она исходит с Неба.

– Значит, здесь, на земле, нет истины?

– Ты же сам видишь, как говорящих истину предают на суд люди, имеющие власть на земле. В суете мира они забыли, кто они и для чего. Их надо жалеть и любить.

– И чего стоят твои слова о любви к ближнему, если эти ближние хотят твоей смерти? Неужели ты не зол на них за это?

– Нет. Эти люди ещё не поняли, что они сотворили. Их сердца очерствели и души закрыты. Они слепцы, и не видят света. Разве можно злиться на ребёнка, отрывающего крыло у бабочки? Дитя неразумное ещё не знает, что такое боль, наказание, раскаянье. Оно бездумно, потому что ещё глупо. Придёт время, и эти люди раскаются в том, что желали и делали.

– И тебя не страшит смерть? Не страшат мучения? Ты знаешь, что в моей власти как казнить тебя, так и помиловать? Как обречь тебя на муки, так и избежать их?

– Ты в этом не властен. Не ты дал мне жизнь, не ты её и отнимешь.

– Да понимаешь ли ты, что твоя жизнь в моих руках? Ты можешь осознать, что она сейчас висит на волоске? – вспылил Пилат.

Иисус улыбнулся.

– Я всё это осознаю и понимаю, – медленно и спокойно, как душевнобольному, объяснял он. – Но ты не можешь понять простой истины. Если не ты послал меня и ввёл меня в этот мир, то, как ты можешь меня из него удалить? Если не ты подвесил волосок моей жизни, то не тебе его обрезать. Ты такое же орудие Божье, как и Каиафа, и Иуда.

– И ты не проклинаешь Иуду, предавшего тебя в руки моей стражи?

– Нет, префект. Иуду я не проклинаю. Без него я бы не стал тем, кем скоро буду. Я принимаю на себя все грехи, а Иуда – все пороки человеческие.

– А есть разница?

– Да, префект. Грех – это то, что человек осознаёт и в чём может раскаяться, о чём сожалеет и мучается, что может искупить и получить прощение. А пороки искупить нельзя. Порок – это часть человека, как его рука или нога. Это фанатичная уверенность в своей правоте. Это слепая гордыня, это осуждение и проклятие Иуды. Хотя один Бог может судить и казнить. Иуде же ещё никто не дал слова оправдаться.

– И ты не боишься мук и смерти?

– Я всё же сын человеческий, и муки меня страшат. Но смерти я не боюсь. Смерти нет. Есть только вечная жизнь.

Пилат снова прошёлся по залу. Всё, что говорил этот странный человек, было необычно и заставляло задуматься. Смутно Пилат понимал, что некоторые слова находят отклик в его душе, других он принять не может. Но равнодушным не оставляют, это точно. Это слова идеалиста, решившего переделать мир, наподобие Великого Александра, только вместо меча он решил действовать словом. Опасное заблуждение, ведь слова могут переврать. Нет, это не преступник, это просто блаженный мечтатель, вся вина которого, что он ухитрился родиться не в просвещённом Риме среди философов и мудрецов, а в грязной Иудее, среди жестоких и завистливых людей, которые понимают только язык денег и силу. Как он сам говорил? Пилат вспомнил одно из донесений шпионов: нет пророка в своём отечестве. Нет, он не преступник, не пророк, он просто новоявленный философ со своей новой философией о том, что нет плохих людей. Он достоин не казни, а хорошей плётки, чтобы его мозги встали на место и чтобы усмирённая зрелищем толпа оставила его в покое. Пилат коротко взглянул на Иисуса и широкими шагами подошёл к дверям. Рывком распахнул их и вышел к первосвященникам.

– Я не вижу никакой вины. Я не знаю, за что вы хотите его казнить. Однако, как я знаю, он галилеянин. Это область царя Ирода. Я направляю его к нему. Ваш царь должен рассмотреть дело своего подданного. И если он повелит его казнить, я выполню приказ. Но не ранее.

Он приказал вывести Иисуса. Как только он и стража переступили порог, толпа, как волна, нахлынула на него.

– Смотрите! Идёт царь Иудейский! – бесновались в толпе. – Где же твой венец? Если ты спаситель, почему не спасёшь себя? Сотвори чудо, сын плотника!

Крики раздавались с разных сторон. Вдруг какой-то чернобородый человек с бойкими глазами, прорвавшись к Иисусу, смачно плюнул ему в лицо.

– Это твоё помазание на царство!

Вокруг раздался гогот, и в Иисуса полетели камни.

Помрачение ума, о котором Пилату писал его друг, длилось у царя Ирода недолго. Суеверный как все люди, он боялся знамений и примет. Но не наблюдая ничего необычного или страшного для своей сумрачной души, царь вновь обрёл былое бесстыдство, бесшабашность и жестокость. Находясь в Риме, он присутствовал при новом развлечении кесаря: разысканные по всем уголкам империи люди, называвшие себя последователями Иисуса из Галилеи, предавались на растерзание и съедение львам, тиграм, диким кабанам, быкам в Колизее Рима и цирках других городов, затаптывались слонами и табунами дикий лошадей. Сначала его забавляло зрелище безропотной, покорной смерти людей, которая проходила то в молчании, то под пение гимнов. Но и это ему скоро наскучило. Поэтому он решил ненадолго уехать из Рима. Выбор его пал на Иерусалим. Хотелось самому посмотреть на самозванца, расспросить его, увидеть его чудеса, о которых ему доносили не только шпионы, но и говорили, почти не скрываясь, люди в городе. Поэтому, предупреждённый с вечера, он с нетерпением ждал стражу с арестованным.

Когда Иисуса ввели, Ирод поразился его виду: он ожидал увидеть типичного мошенника, с ловкими пальцами, бегающими глазами, заискивающей улыбкой и трусившего перед всесильным Иродом, которого должен был терпеть даже кесарь Тиберий. Но он увидел высокого стройного человека, лет тридцати, прямые каштановые волосы которого так не были похожи на чёрные курчавые жёсткие волосы иудеев; его ясные глаза с мягким взглядом не выражали ни страха, ни подобострастия.

– Так это ты царь Иудейский? – спросил Ирод, обходя вокруг Иисуса. Ему не очень нравилось беседовать с людьми, рост которых был выше его собственного. А тут еще какая-то спокойная уверенность, к которой царь не привык видеть ни у придворных, ни у солдат. Даже жрецы и священники при нём опускали глаза и склоняли спины. Пилат в последнее время тоже не выказывал особой вежливости, особенно, после того как по совету друга-врага Сеяна, в котором кесарь души не чаял, последний повелел ему жениться и сам выбрал для него жену. Но тут дело другое. Пилат – человек кесаря, и не обязан склоняться перед царем одной из его провинций. А во-вторых, Пилат всё ещё не мог забыть смерть своей первой жены и ребёнка, и хоть Клавдия Прокула и любила его, ему эта любовь была не нужна. Хотя… Судя по донесениям шпионов, Пилат, если и не любил жену, то и безразличия не испытывал. В конце концов, он же мужчина. Да и на её общение с некоторыми видевшими Иисуса смотрел сквозь пальцы, даже изредка прислушивался к её просьбам о смягчении наказания осуждённым. Кстати, об Иисусе. Он до сих пор не ответил на его вопрос.